Мария Матвеевна Анисковец и в молодости была неугомонной...
—
Вообще–то мне 88 лет, — с порога поставила меня в известность Мария
Матвеевна Анисковец, к которой я заглянула в гости, будучи в
Микашевичах. — А я возраста не чувствую, странное дело! И губы вот
подкрашу, и кофточку мне новую хочется купить. Дочь меня ругает,
говорит: «Мама, в твои–то годы о нарядах думать!» А я — думаю. Еще и
завивку сделаю!
Мария Матвеевна и в молодости была
неугомонной. Вспоминая свою медслужбу, смеется:
— Все — в
бомбоубежище, а я — из него. Интересно мне, как там наши с немцами в
небе сражаются, как идет воздушный бой... Комиссар на меня кричит, а я
все равно лезу — хоть глазком увидеть. Не боялась я тогда ничего...
Медицинскую
школу 19–летняя Маша Ершова окончила весной 1941–го. А на четвертый
день войны получила повестку из военкомата. Отправилась работать в
Калинин в эвакуационный госпиталь старшей сестрой ожогового отделения. В
первые же дни насмотрелась всякого: отделение было, как это принято
говорить у медиков, «тяжелым». Впрочем, девчушкам все там было
непривычным: и то, что приходилось таскать на себе раненых, мыть их,
успокаивать, и то, что пришлось, невзирая на военное положение,
заниматься строевой подготовкой и осваивать оружие. Больше всего
угнетало понимание того, что предстоят отступление и эвакуация
госпиталя. За спиной была Москва...
—
Раненых наших отправили на машинах, оборудование вывезли. А для нас
машин не нашлось, пришлось отступать пешим ходом. Так и шли с
медсестрами по дороге до Клина, а дальше — на Москву целых 80
километров. Вы и представить себе не можете, сколько людей и техники
двигалось по этой дороге... А фашист нас сверху–то бомбил, — вздыхает
Мария Матвеевна, словно вновь переживая те дни. — Сколько людей погибло
тогда! Девочку мы нашли на дороге — прямо за мертвой матерью лежала.
Может, 8 месяцев ей было, может, год. Подобрали мы девчушку, несли на
руках по очереди, а в Москве отдали в детский дом. Перед столицей нас
комиссар наш догнал, забрал в свою машину. Из Москвы дальше в эвакуацию
поехали...
Добралась Маша до Нижнего Тагила и заболела: слегла
с аппендицитом. После операции осталась в этом госпитале. Ей поручили
заниматься с ранеными лечебной физкультурой.
— Неужели
приходили больные на зарядку? — спрашиваю.
— А то! С
молодыми–то девчатами да под баян! Все как один приходили, даже на
костылях! К тяжелым я сама в палаты заглядывала...
Так Мария
познакомилась со своим Сашей. Перевозить сержанта с пятью ранениями в
другой госпиталь было нельзя. Одно из них тяжелейшее — в легкое. Осколок
у него с войны, кстати, там так и остался.
— Жалела я его
очень. Забегала к нему, когда могла, да все тайком. Нас комиссар за
всякие там романтические отношения с больными ругал. А Саша как–то и
говорит: я б на вас женился и увез в Белоруссию, к себе. Я только
улыбнулась: ну куда, в какую Белоруссию, война идет...
Тем не
менее Маша тайком историю болезни сержанта полистала. Увидела, что до
войны он был учителем. Подумала: хорошая из них пара бы вышла. Он —
педагог, она — медик. В любом месте работу найдут...
Сержант–связист
Анисковец, прошедший финскую войну и получивший ранения на Украине,
все–таки уговорил Машу, подкупил своей серьезностью и основательным
подходом к делу. В 1943–м они расписались. И прожили вместе после этого
58 лет. Работали в Полесской области, жили в Телеханах, в Хойникском
районе, потом осели в Микашевичах. Вырастили сына и дочь. Сын стал
педагогом, как отец, дочка выучилась на врача...
В 2001 году
Александра Карповича не стало.
— Девять лет я уже без супруга
живу, — говорит Мария Матвеевна, аккуратно укладывая в коробочки свой
орден Отечественной войны II степени и его награды: орден Отечественной
войны I степени, орден Красной Звезды, медаль «За отвагу»,
многочисленные послевоенные юбилейные медали и значки. — И все
размышляю, любовь ли это была. А вы как думаете?
— Думаю,
любовь, — отвечаю я.
— А разве она такая? — снова спрашивает
меня Мария Матвеевна, словно ответ на этот вопрос для нее самый главный в
жизни.
Я же вижу перед собой ту 19–летнюю девчушку, которой
она осталась в душе, словно и не отсчитало безжалостное время на своем
циферблате десятилетия, словно и не выбелило оно сединой ее волосы...