НАМ 12 ЛЕТ
беЛн.бу - Белорусский, народный портал

Вместе с сотрудниками ДИН МВД «СБ» продолжает цикл «Жизнь после приговора». Все, что скрывается за скупыми строчками судебного решения, в материалах нашего проекта. Один человек, одно преступление, одна судьба — как урок, исповедь, предостережение.

Сегодня в энциклопедии фатальных ошибок и неиспользованных вариантов глава третья — семейная. Неоднозначная. Ведь в бытовых преступлениях бывает сложно отделить свет от тени, а жертву — от злодея. В замкнутых кругах, черных дырах и извилистых лабиринтах семейных взаимоотношений порой непросто разобраться и прокурорам с судьями.

Можно, впрочем, сказать и проще: это вечная история о мужчине и женщине, о том, как рождаются и исчезают семьи. История о планете терпения и кухонном ноже с лезвием из нержавейки.

Гомель, ИК–4, кабинет психолога. Напротив меня в кресле — осужденная из первого отряда Галина Ковальчук. На ней красный форменный халат с узором. Ей 32 года, но у нее так много седых волос...
Женщина сидит ровно, как на суде, руки на коленях, пальцы сцеплены в замок. Своим рукам она будто не доверяет.

Галина Ковальчук — преступница. Эту мысль я повторяю про себя несколько раз, даже записываю ее в блокнот, чтобы не забыть. На преступницу моя хрупкая собеседница не похожа...

В отличие от других героев проекта — пьяного водителя, сбившего насмерть двух человек, паренька–рецидивиста, собравшего к 20 годам целую коллекцию из уголовных наказаний, Ковальчук не прячет лицо от фотокамеры. Не просит изменить свою фамилию, не требует скрыть место, где родилась и жила. Впервые я вижу, что осужденной нечего скрывать. И это тоже штрих к ее портрету, к ее красному казенному халату и волосам с проседью.

— Я здесь, потому что убила мужа, — тихо говорит она. — Мы прожили с ним 13 лет. У нас было двое детей, две девочки. Теперь он мертв, я на «зоне», а они растут без родителей. Попав сюда, я думаю, что слишком многого от него требовала. Слишком много хотела...

Мы отмотаем время назад, чтобы разобраться, так ли это. Иначе Галину Ковальчук — а вместе с ней и сотни, тысячи других женщин с похожей судьбой — не понять.

Часть первая. Свадьба

Она родилась в деревне Павлово Слонимского района. Отец умер, когда Гале было 9 месяцев. Мама воспитывала девочку и двоих ее братьев одна. Что видела в своем детстве моя героиня? Как и любая сельская девчонка из не самой благополучной семьи, немного видела. Поле, огород, школа — ее детский мир. Девушке, наверное, хотелось гулять на каблуках вдоль набережной Черного или Красного моря, а может, заниматься бальными танцами, аэробикой, поступить в престижный вуз. И встретить принца она, конечно, тоже мечтала. Как без этого?

Принц объявился на дискотеке в соседней деревне. Его звали Николаем. Он был старше ее на 6 лет. Работал в мебельной фирме. Ухаживал не то чтобы красиво, но уверенно. Часто приезжал к Галине домой. Мать ставила перед ухажером бутылку, стакан, предлагала выпить. Тот делал негодующий жест рукой: «Ни за что. Я не пью».

Через несколько месяцев после знакомства они поженились. Галине тогда было 18. Свадьбу отметили скромно. В памяти у Ковальчук осталось: застолье, потом дискотека, на которой по традиции кто–то подрался... Даже своих колец у них не было. Жених взял их у друзей на время — для росписи в ЗАГСе. Галина хотела купить кольца сама, но мать отговорила — это дело мужское.

Так началась их совместная жизнь. Так родилась одна из сотен тысяч семей. Не окольцованы, не околдованы высоким чувством — просто вместе, муж и жена, как требуют традиции и сама жизнь. И сюжет ее жизни тоже не предвещал бурных зигзагов: дети, работа, поле, огород, кухня... Так оно и было бы. Но...

Часть вторая. Дети

У нас две женские исправительные колонии — в Гомеле и под Речицей. Внешне их невозможно отличить от мужских. Маскировочное заграждение, противобросовые сетки, ворота контрольно–транспортной площадки, с которых выдержка из УК предупреждает об ответственности за пронос в «зону» запрещенных предметов. Это — стандарт. Хотя нет, одну особенность я все же подглядел. Возле КПП в ИК–4 — домик в миниатюре, с ветряком и колодцем. Как символ уюта и всего того, что попавшие в колонию осужденные потеряли.

...Через год после росписи у Ковальчук родилась старшая дочка. Еще через несколько месяцев молодая женщина забеременела снова. Второй ребенок родился недоношенным. Мальчик прожил 6 месяцев и умер от двустороннего воспаления легких. Тот год для Ковальчук вообще выдался тяжелым: утонул брат. Тогда у нее появились первые седые волосы.

Муж упрекал ее в смерти сына. В то время он работал в СПК трактористом. Зарплату задерживали, бывало, по полгода. От безнадеги супруг начал заглядывать в бутылку.

— Раз в году, перед новогодними праздниками, я могла себе позволить подарок — купить кофточку, например, или брюки, или юбку, — вспоминает осужденная. — А так он мне никогда ничего не дарил. Даже на 8 Марта. Хотя один раз в жизни цветы все–таки принес. По красной гвоздике — мне, маме и дочке. Но дом муж «держал» — у нас были и техника, и телевизор, и машину он купил, взяв кредит, когда устроился в лесничество. А главный его подарок, самый дорогой — дети. Ради них я была готова терпеть.

Второй ее дочке — Лере — недавно исполнилось два года...

Часть третья. Лабиринт

В ИК–4 режим — общий. Здесь есть участок для несовершеннолетних, где отбывают наказание девушки до 18 лет, дом ребенка, клуб, столовая, спортивная площадка, зона отдыха...

— В женских колониях нет так называемых воровских законов, нет «смотрящих» и «авторитетов» — каждый сам по себе, — говорит заместитель начальника ИК–4 по исправительному процессу и работе с личным составом Игорь Жестяников. — Женщины активно участвуют в культурных мероприятиях, им это интересно. С другой стороны, дамы более импульсивны и вспыльчивы, порой размолвки между ними возникают даже из–за места у умывальника. Но конфликты эти, как вспышки, гаснут быстро.

Галину Ковальчук в колонии характеризуют как спокойную и уравновешенную.

— Мне сложно вспомнить тот день, когда муж в первый раз пришел домой пьяным, — вздыхает она. — Сколько было таких дней! Запах перегара, безумные глаза... Он пил даже тогда, когда водка выливалась обратно. Все ему было мало, мало, мало.

Разрушаться, трещать по швам их семья, как и многие другие, начала по причине банальнейшей — из–за алкоголя.

— Мне сложно вспомнить тот день, когда он первый раз меня избил, — продолжает осужденная. — Вот, видите, на губе остался шрам от удара кулаком. Он бил даже тогда, когда «зашился». Я его заставила, а потом пожалела — через год и три месяца, когда раскодировался, он стал еще злее, еще агрессивнее. Помню, приехали домой из Слонима. Сели есть. Муж ругнулся на меня матом, я отвесила ему легкий подзатыльник. Вскочил, оттолкнул — упала на табуретку. Потом он врезал ногой в позвоночник. Абсолютно трезвый — соображал, что делает. А я — стерпела.

Слушая ее рассказ, я думал о том, что много веков назад в Индии жену сжигали живьем вместе с умершим мужем. Что в Древнем Египте супруг бросал супругу в костер, как только уличал ее в измене или другом прегрешении. И белорусская женщина, оказывается, будет терпеть, пока ее унижают, уничтожают, пока не развеют пеплом по ветру остатки характера и воли.

— Мы жили в деревне. Тут свои законы, — не понимает меня Ковальчук. — Заведено: если вышла замуж, должна терпеть. А развод — это срам. Меня так воспитали. Когда я была беременна в первый раз, застала мужа с подругой детства. Пошла к ее родителям, хотела попросить, чтоб повлияли, не разбивали нашу семью. В горячке даже угрожала поджечь дом... Родители меня избили. Даже милицию вызвали — мол, сумасшедшая–поджигательница, примите меры. Я на коленях выползала из того дома. А муж только съязвил — сама виновата. Даже не извинился. После того случая я пошла к маме. Насовсем. Но мать решения оставить супруга не одобрила. Сказала: «Я тебе его не выбирала. Раз выбрала — живи».

Ковальчук писала заявления в милицию. Хотела устроить мужа в ЛТП, но передумала — побоялась, что он потеряет работу и тогда ей не на что будет растить детей. Она искала супруга по оврагам и  лесам, в зной и стужу, боясь, что однажды он не вернется, замерзнет, утонет. В этом она видела свой терпеливый женский долг.

— Хорошо помню лето 2009 года — последнее наше с ним лето. Гроза, потемнело на улице. Он пришел пьяный, стал выгонять меня из дому. Я закрылась в комнате — выбил стекла. Вызвала милицию, решила убегать. Помню как сейчас: ливень, сверкают молнии, мы с детьми идем к маме. Дети боятся, плачут... На следующий день мужу выписали штраф — 105.000 рублей. И это называется — государство мне помогло? Только забрали деньги из семьи...
Ковальчук хотела заочно учиться, получить высшее образование. Муж не пустил: ревновал.

Сложно ей было что–то предпринять, чтобы вырваться из этого лабиринта. Я бы даже сказал — невозможно.

Часть четвертая. Убийство

29 декабря 2009 года. Вечер. За окном метель. Галина Ковальчук на кухне готовит ужин. Обычно она успевала вовремя. Только муж войдет в дверь, только скинет куртку, бросит в угол свои кирзовые сапоги, сразу же звала к столу. Так у них было заведено: если вдруг трапеза была не готова, это могло супруга рассердить.

Но в тот день приготовить ужин вовремя жена не успела. Вместе со старшей дочерью они наряжали елку. Когда справились, Ковальчук тут же взялась за стряпню. Сейчас она говорит, что нервничала, что было у нее нехорошее предчувствие. Позвонила мужу на мобильник.

— Ты где?

— На работе, — по голосу было слышно, что он снова навеселе.

— Ты же обещал, что не будешь больше пить! — в тысячный раз сорвалась женщина.

— Что я, не человек?

Она начистила картошки, набрала в кастрюлю воды, включила газовую плиту. К картошке решила пожарить сала и порезать лук. Когда муж явился домой, Галина Ковальчук сидела на табуретке, держа в одной руке кухонный нож, а в другой луковицу. Молчала. Ему это не понравилось. Он ходил по комнате и повторял: «Чего ты психуешь? Что я — не человек?»

Ковальчук поднялась со стула. Как утверждает теперь, супруг замахнулся, чтобы ударить, но она его опередила. В тот момент бесконечному ее терпению пришел конец...

— Я не помню, как это получилось, куда вошел нож. Не помню даже, чтобы он закричал — просто выбежал на улицу. Я снова взяла в руки нож и увидела — на лезвии кровь. Испугалась. Выключила газ. Муж появился минут через пять.

Прохрипел: «Вызывай скорую». Когда открыл дверь в зал, я увидела, что руки у него в крови.

Удар пришелся в правую сторону легкого. Крови супруг Ковальчук потерял много. До приезда врачей она пыталась оказать ему первую помощь. Еще набрала 102, сказав дежурному: «Я зарезала мужа».

Из дома его выносили вперед ногами — он умер, не приходя в сознание. Галину Ковальчук в тот же вечер задержали — она едва успела проститься с детьми. Обещали отпустить под подписку о невыезде, но потом передумали: следователь заявил, что боится, как бы она с собой чего не сделала.

Часть пятая. Суд

«Третья смена — строиться на обед», — звучит через репродуктор. Осужденная в красном халате поливает кактус в горшке. В курилке обсуждают, когда закончится жара. Чахлый подсолнух, уцепившись за решетчатый забор, тянется к солнцу. Он такой же терпеливый, как моя героиня.

...Следствие продолжалось три месяца. Во время эксперимента обвиняемую просили показать, как она держала нож, убивая своего Колю. «Как обычно, когда лук чищу — так и держала», — показывала она.
На суд привели детей. Младшую поднесли к «клетке», в которой сидела мать. Девочка погрозила конвоиру кулаком.

Потерпевшей выступала сестра погибшего. Она и некоторые другие свидетели упрекали Ковальчук в том, что пилила мужа, не давала ему спокойно жить. Обвиняемую характеризовали как особу импульсивную. Оказалось, что с побоями ее никто из жителей Павлово не видел. По словам Ковальчук, шишки и тумаки она тщательно скрывала, замазывала пудрой: стыдно ходить по деревне и «светить» фингалом. Но стыд — это не аргумент...

Когда судья зачитал приговор: «Признать виновной в умышленном противоправном лишении жизни другого человека», женщина в «клетке» разрыдалась. Свою вину она признала частично.

Осудили убийцу на 6 лет.

Часть шестая. Молитва

В ИК–4 Ковальчук с 28 мая. В СИЗО она мечтала побыстрее оказаться в колонии — чтобы время текло не так медленно, как в следственном изоляторе.

В жару, чтобы осужденным было легче, администрация ИК изменила режим дня. Подъем — в 5.30, потом строем женщин ведут на завтрак. Дальше — пофамильная проверка, выход на работы — до 12.30. После — обед, и осужденным предоставляют свободное время. Кто–то смотрит телевизор, кто–то читает. Ковальчук добирает то, что не успела на воле, — глотает романы про любовь.

— В раскройном цехе я работаю пильщиком. То есть стою на ноже, раскраиваю материал. Из–за ножа сюда попала, при ноже и сейчас. В сентябре собираюсь пойти учиться на швею — на территории есть ПТУ. В жизни учиться у меня не получилось, может, хоть здесь...

Здесь она увидела и цветы — женщинам не запрещают выращивать их в жилых блоках. Заглянул туда: чисто и ухоженно. Но видимая свобода ограничена, себе осужденные не принадлежат, сделать шагу без присмотра ответственного не могут. Для «первоходов» это непривычно дико. Для Ковальчук же самое страшное — разлука с детьми.

Каждый день она перечитывает их письма. Старшая дочь Наташа прислала стихотворение: «Моя мама лучшая на свете. Она мне, как солнце, в жизни светит. Моя мама — лучший в мире друг...»

Брат Ковальчук оформил над детьми опекунство. Младшую осужденная хотела сначала забрать в колонию, в дом ребенка, но потом передумала: пусть не знает, что такое «зона».

— Когда освобожусь, вернусь в деревню, в свой дом. Чувствую, что меня будут осуждать. Хотя... Все равно. Я увижу детей. Знаете, раньше я планировала, что отправлю старшую поступать после 9 классов. Теперь передумала. Никуда ее не отпущу.

В колонии она почти ни с кем не общается. Ищет место, чтобы поплакать. По вечерам читает молитвы. Молится за дочерей, за всех своих родных, за душу мужа.

— Еще до суда мне снился сон. Каждую ночь. Будто я иду домой, но, не доходя до хаты, поворачиваю направо, к лесу. Там сидит муж с дружками, пьет. Кричу ему: вот ты развлекаешься, а мне из–за тебя дали 6 лет... Да, я виновата и должна ответить за то, что сделала. Но видит Бог, я не хотела убивать.

Галина Ковальчук рыдает, и мне хочется провалиться сквозь землю. Но я смотрю в блокнот и вспоминаю: плачет — преступница. В женских колониях немало осужденных, убивших своих мужей. И все они считают себя жертвами обстоятельств. Эти молчаливые хранительницы проржавевших семейных очагов, схватившиеся однажды за нож, убеждены: иначе было нельзя. И общественная мораль, уверен, с ними солидарна.

Но неужели нож — это единственный вариант? И где та грань, что отделяет терпение — редкую по нынешним временам добродетель — от преступления? У пильщицы Галины Ковальчук, чтобы подумать над этим, времени еще много.

СМИ Портала Беларусь Сегодня: SB.BY